Виктор Суворов - Выбор[Новое издание, дополненное и переработанное]

Следовательно, его не арестовали сразу, он ушел и по крайней мере несколько дней его искали.

Далее сведения снова путаются. Докладывают, что он сам сдался и попал в тюрьму, а еще докладывают, что не сдавался, а, прочитав афишки, решил устроить полиции серию больших концертов: ночами врывается в берлинские тюрьмы, собственноручно убивает собак, бьет палкой надзирателей, открывает камеры, уголовников выпускает, а коммунистов оставляет…

Стоп!.. Мессер выпускает уголовников из тюрем. Если это правда, то тут можно зацепиться. Это может быть той желанной ниточкой, к нему выводящей.

Во все времена лучшим местом подготовки людей особого сорта были уединенные дачи. Не просто дачи, а дачи на территории армейских полигонов, скрывающихся за табличками «Стой! Стреляют!». Страна у нас большая, земли много, полигоны бескрайние. У больших полигонов свои преимущества. Решил, к примеру будет сказано, разыграть будущую войну между Германией и Францией — никаких тебе проблем: отметил колышками на полигоне Францию, очертил Германию, рядышком можно еще Данию, Бельгию и Голландию с Люксембургом обозначить (в натуральную, понятно, величину), и гоняй себе по полигону танки туда-сюда, никто не помешает. В то же время не будем и преувеличивать, не будем называть наши полигоны бескрайними. Края у них, понятно, есть. Только никто не знает, где именно.

Так вот, на полигоне — лес. (Опять же не бескрайний, а с краями, только никто до тех краев никогда не добирался.) Лес — сосновый. И если ехать все прямо и прямо, не сворачивая, то в какой-то момент (это неизбежно) упрешься в глухой забор. За забором — цепные псы. За забором — запущенный сад, буйные сиреневые заросли. В буйных зарослях — бревенчатый дом. В этом-то доме и готовят испанскую группу. Войдем.

Это только внешне бревенчатый дом в сиреневом потопе русским кажется — резные наличники, высокое крыльцо, деревянные петухи над крыльцом. Этому не верьте — маскировка. Тут готовят испанскую группу, потому внутри все в испанском духе — в бревенчатую стену испанский гвоздик вбит, на гвоздике — сомбреро. Не из Испании, из Мексики, но не это главное. Главное — атмосферу испанскую воссоздать. Потому на стенках кнопочками открытки приколоты с видами Мадрида и Барселоны. (Бойцы-интернационалисты по спецзаданию привезли.) В комнатах у девочек фотографии знаменитых испанских певцов и тореадоров. В большой горнице — портрет испанского диктатора генерала Франко. А чтобы в симпатиях не заподозрили — вверх ногами портрет. Диктаторовы ноги на портрете не обозначены, потому точнее сказать — не вверх ногами, а вниз головой. В большой комнате какой-то умелец намалевал во всю стену испанские мельницы, худого Дон Кихота на худой кляче и толстого Санчо на толстом ишаке. А на другой стене лозунг республиканцев: «No pasaran!» — фашизм, мол, не пройдет.

Вся испанская группа в сборе. Шесть девочек. В испанской группе лекция о Великой французской революции. Хорошо бы об испанской, но за неимением таковой приходится обходиться примерами из истории соседней страны. Читает лекцию заместитель директора Института Мировой революции товарищ Холованов:

— Жил-был король Луй. Не первый Луй. Шестнадцатый. Французские товарищи с этим не смирились. Они поймали Луя и отрубили ему…

Внимание слушательниц заметно возросло. 

— …голову.

Есть еще место, где товарищу Ежову деньги можно получить — в своем наркомате, в наркомате водного транспорта. Гонит Николай Иванович Ежов водителя: успеть бы до закрытия финансового отдела. А то без денег останешься на выходной. Гонит Ежов водителя, а сам румяному лейтенанту кару измышляет. У-у-ух, месяца бы два назад этот сопляк попался! Ведь и попадался, только тогда весь лейтенант подобострастием был налит-переполнен… А теперь осмелел. Ничего!

Почему-то все кажется Ежову Николаю Ивановичу, что должна судьба ему улыбнуться, должен он на вершины вернуться…

А машина по Москве — потихонечку, полегонечку. Не думал товарищ Ежов, что так трудно по столице ездить. Совсем недавно улицы перекрывали, когда Народный комиссар внутренних дел товарищ Ежов по Москве гонял, милиционеры в свисточки свистели, во фрунт вытягивались…

Не вытягиваются более. И в свисточки не свистят. В финансовом отделе наркомата водного транспорта очередь. За деньгами. Длинная. Николай Иванович Ежов считал, что получку ему должны на стол приносить. В конвертике. В синеньком. Не приносят. Посылал секретарку — не дают секретарке. Пошел сам — думал, без очереди дадут. Думал, только появится, очередь шарахнется. Совсем ведь недавно… Ну хорошо, он уже не Народный комиссар внутренних дел, с должности его сняли, но звание-то осталось! И звезды маршальские на отворотах воротника! И другая должность осталась — Народный комиссар водного транспорта! На капиталистическом языке — министр! И в своем же наркомате, в своем то есть министерстве, ему никто не предлагает без очереди деньги получить. Вроде заговор против него.

Встал Николай Иванович в конец очереди, губы поджал, — пусть будет всем вам стыдно, ваш министр в очереди стоит, ему бы проблемы государственные решать, а он тут время драгоценное теряет.

Но не устыдился никто наркома в конце очереди, не заметил никто губ его поджатых. Как, впрочем, и его присутствия.

Долго-долго очередь-сороконожка у окошка извивалась. Окошечко — страшно руку просунуть, решетки кругом и арочка стальная со стальной же заслонкой, — того гляди, заслонка та со стопоров сорвется, ладонь оттяпает.

Давно Николай Иванович по очередям не толкался. Давно. Ноги ноют. И хребет. Он-то думал, нет больше очередей по стране, а вишь ты, ошибся. Два часа отдай и не греши.

Но подошел черед Николая Ивановича Ежова. Один он остался из всей очереди. На цыпочки приподнялся, в окошечко заглянул.

В окошечке здоровенная тетка, холеная-дебелая, ни дать ни взять — Катерина Великая. Только без короны. Но зато уж перстней на перстах — любой Катерине на зависть. И зубы золотого отлива.

— Чего тебе?

— Денег.

— Завтра приходи. У меня день рабочий завершился.

Нет! Такого обращения товарищ Ежов с собою не потерпит! Тетка явно знаков различия не понимает. И не знает, кто в народном комиссариате водного транспорта хозяин.

Николай Иванович опустил глаза и с холодной усмешкой, как бы неохотно, как бы признаваясь, тихо сообщил:

— Я — Ежов.

— Ежо-о-ов… — протянула золотозубая Катерина, то ли не поверив, то ли испугавшись. — Ежо-о-ов!

К окошечку прильнула, осмотрела с любопытством и вниманием все швы на маршальском одеянии маленького человечка… И вдруг с грохотом опустила перед его носом стальную дверку-заслонку, словно решетку на воротах неприступного замка:

— Ты — Ежов! А я, бля, — Иванова!

Палач-кинематографист дядя Вася спустился в хранилище темное.

— Макар, спишь?

— Не сплю, дядя Вася. Сами знаете, трое суток ленты разбирал.

— «Не сплю», — дядя Вася ворчит. — «Не сплю», а пошто морда полосатая, как у тигры?

— Дядя Вася, сами знаете, день и ночь…

— Тигра ты американская, и нет тебе другого имени.

— Дядя Вася…

— Ладно, знаю тебя. Мне, Макар, приказали замену себе искать. На покой иду. Кого выберу, тот на мое место и станет. Выбор. Трудный выбор. Я на тебя все посматриваю. Боюсь, справишься ли. Чтоб меня потом не кляли за такой выбор…

— Испытайте меня, дядя Вася, испытайте.

— Я тебя десять лет испытываю. Последний тебе экзамен…

— Слушаю, дядя Вася.

— Отвечай не задумываясь… Э-э-э… Кого бы тебе задать? Во, Буланов.

— Буланов Павел Петрович был секретарем Народного комиссара внутренних дел, врага народа, предателя и шпиона Ягоды. Буланов принимал участие в разоблачении Ягоды осенью 1936 года. За это награжден орденом Ленина указом от 28 ноября 1936 года. Но сам Буланов оказался врагом, его арестовали 12 марта 1937 года. Во всем признался. Расстрелян 13 марта 1938 года. Легко запомнить: один год и один день признавался…

— А где коробка с лентой про расстрел?

— Полка 29, коробка 256-12.

— Силен, Макар. Еще проверить?

— Проверяйте, дядя Вася. Я хоть и сплю, да все помню.

— Все ленты помнишь?

— Все, дядя Вася. От Кронштадтского сабантуя и далее.

— Ладно. Верю. Давно тебя, Макар, знаю. Ругаю тебя, а сам тобою любуюсь. Ты — мой выбор. Я тебя уже рекомендовал товарищу Сталину. Ты вместо меня теперь у товарища Сталина кинематографией заведовать будешь. Поздравляю. Не урони чести.

Все что угодно ожидал Завенягин увидеть в комнате 205.

Только не это.

Поначалу ничего и не увидел. Мрак. Только переполнило его то чувство, которое душит и давит крысу, пущенную в клетку удава. Крыса удава еще не видит. Он в углу. Как изваяние. И удаву крыса пока не нужна. Удав еще долго может лежать в оцепенении. Но знает крыса — тут он.